Странный маленький самолётик медленно полз над Атлантическим океаном из Нью-Йорка на восток. Переднее стекло пилотской кабины закрывали канистры с бензином; чтобы посмотреть вперёд, пилот открывал боковое стекло и выглядывал из окошка. Впрочем, выглядывал он редко: знал, что над всем простором океана нет ни одного другого аэроплана. «Точка невозврата» осталась позади, мотор монотонно гудел, и пилот Чарльз Линдберг мог подумать о приятном: за первый перелёт через Атлантику был назначен приз — не 2 000 долларов, как когда-то Фарману, пролетевшему один километр по кругу, и не 1 000 фунтов, как Блерио за перелёт через Ла-Манш, а 25 000 долларов!
Можно было с благодарностью вспомнить спонсоров из далёкой американской глубинки — город Сент-Луис, штат Миссури; это они купили самолёт для броска через океан и дали моноплану гордое имя «Дух Сент-Луиса». Чтоб не заснуть на вторые сутки в воздухе, можно было помечтать и о грядущей славе, тем более что ничего примечательного в первые двадцать пять лет жизни у лётчика не было: любил технику, с закрытыми глазами разбирал и собирал дробовик, поступил на инженерный факультет провинциального университета, учился плохо, со второго курса пришлось уйти, был мотогонщиком, поступил в лётную школу, там оказался первым в выпуске. Существовал случайными заработками, выполняя в «воздушном цирке» фигуры высшего пилотажа, потом получил постоянную работу — возил авиапочту из Сент-Луиса в Чикаго, и вот — на него сделали ставку.
Сначала под крылом зазеленела Ирландия, через полтора часа позади остался Шербур, порт на севере Франции. Мелькнула неожиданная мысль про «Голубую Ленту Атлантики» — ежегодную премию за самый быстрый круиз между Европой и Америкой: кто теперь будет за неё сражаться? Круиз длится больше недели, победители гонки сокращают это время на минуты, а воздушный путь в пять-шесть раз быстрее водного.
Когда «Дух Сент-Луиса» миновал Шербур, газетчики на улицах французской столицы выкрикивали: «Париж затаил дыхание — возможно, успех близок!» Толпы парижан ринулись в аэропорт Ле-Бурже, на улицах, над которыми снижался моноплан, стоял гул оваций. Первопроходец приземлился через тридцать три с половиной часа после вылета из Нью-Йорка; триста тысяч встречавших — это был триумф!
В один день — 21 мая 1927 года — Линдберг стал всенародным героем по обе стороны Атлантики, зримым символом Америки, как Эдисон или Форд, или, казалось, ещё ярче. Их известность формировалась долго и постепенно, а на Линдберга слава обрушилась мгновенно. Он стал узнаваемой фигурой, и не требовалась подпись на плакате, где молодой красавец на фоне аэроплана соединял руки старушки Европы и юной Америки.
Дома первого трансатлантического пилота ждали «Медаль Почёта» от конгресса США, чин полковника и более ста тысяч писем с брачными предложениями. Вышла книга «Чарльз Линдберг: Американская Мечта», а вскоре и его книга с коротким названием «Мы». Влюблённый в технику автор ощущал себя частью двуединого существа — он сам и его самолёт. Чувства безграничной мощи человека, соединённого с мотором, были в те годы на слуху.
Новый образ американского «супермена» привлёк тысячи подражателей. Чудо века, авиация манила сочетанием спорта и зрелища, расчёта и бизнеса. В небо стремились и безымянные любители, и создатели следующих поколений самолётов. Один из них, молодой инженер лесопильной фабрики Боинг, пытался сменить профессию и поступить в школу пилотов, но получил отказ — врачам не понравился его вестибулярный аппарат. Оставаясь на земле, лётчик-неудачник продолжал мечтать о небе и стал авиаконструктором и менеджером — так начиналась фирма Boeing.
Прошло два года после первого перелёта Нью-Йорк — Париж. По поручению компании Pan American «пилот № 1» прокладывал новые коммерческие воздушные трассы. Герой Атлантики женился на Анне Моро, дочери посла США в Мексике; жена сопровождала его как второй пилот и штурман; у них появился первенец, тоже названный Чарльзом. Жизнь входила в спокойное русло, но после былого триумфа такая жизнь и такая работа казались рутиной.
Разовый избранник судьбы, Линдберг болезненно замечал постепенное пресыщение публики интересом к нему — сенсации долго не живут.
Однажды к Линдбергу пришла беда: его двухлетний сын был похищен из дома и через три месяца найден убитым. После долгих поисков похититель был найден; суд длился полтора года, тщеславный похититель говорил, что специально выбрал жертву в знаменитой семье. Трагедия всколыхнула Америку, убийцу отправили на электрический стул. Линдберг, знакомый лишь с элитой Америки, столкнулся теперь с полицией и судом, с жадными адвокатами и назойливыми журналистами, с уродливым отражением своей известности. Этот поворот в жизни породил у него первое разочарование в обществе, любимцем которого он себя считал.
Вскоре после берлинской Олимпиады Линдберг, весьма интересующийся расовыми теориями, переезжает в Германию. Министерство пропаганды не жалеет похвал гостю: и к эталону сверхчеловека он близок, и взгляды — арийские, и корни — от викингов (дед — выходец из Швеции). Гость в свою очередь громко восхищается успехами рейха в авиации, искусстве и воспитании «аристократов тела и духа». Награждённый нацистским орденом, он возвращается домой в 1939 году, в канун мировой войны, и вновь возникает вопрос: что делать? Покинуть сцену трудно, а новых заметных ролей нет, хотя, готовясь к захвату Европы, нацисты заблаговременно создали из своих сторонников в Америке сотни общественных организаций на все вкусы. Все эти лиги и союзы разжигают ненависть к правительству Рузвельта, крикливо требуют невмешательства США в войну за границей. Кавалер американской медали и нацистского ордена Линдберг — желанный оратор на таких сборищах.
Когда заполыхала мировая война, берлинские кукловоды начали объединять всю эту смесь в фашистскую партию. Шёл поиск главаря, и, как сказали бы сегодня, «агент влияния» Линдберг был на виду.
После нападения японцев на Пёрл-Харбор некоторые активисты попали за решётку. Самого Линдберга эта чаша миновала, но ещё за несколько месяцев до Пёрл-Харбора он был лишён полковничьего звания «за недостойное поведение».
Безработного оратора приютила компания «Форд мотор», владелец которой Форд имел «особые отношения» с Гитлером. Побыв три года консультантом компании, Линдберг пытался поучаствовать в войне против Германии как доброволец американской армии. На фронт в Европе его не взяли, может быть, вспомнили прошлое, и он занял редкостную должность «гражданского наблюдателя» в военно-морской авиации США на Тихом океане.
Исключённый из клана военных лётчиков, Линдберг оставался для некоторых кумиром их юности. Один из таких поклонников, Пол Тиббетс, чувствовал странное сходство со своим кумиром: это он ранним утром 6 августа 1945 года вёл свой бомбардировщик с атомной бомбой к Хиросиме.
Спустя четверть века после знаменитого перелёта Линдберг пишет книгу «Дух Сент-Луиса». Напоминая вновь о начале своей карьеры, автор как бы молчаливо просит читателя стереть из памяти образ предвоенного нацистского агитатора. Книга символизирует взлёт Америки, автор получает литературную Пулитцеровскую премию в номинации «биография».
На седьмом десятке Линдберг начинает новый виток своей общественной жизни: его беспокоит сохранение мировой экосистемы, он — защитник редких животных, одногорбых верблюдов и голубых китов.
В конце жизни он издаёт книгу «Военные дневники Чарльза Линдберга» о своём участии в войне с Японией, тем самым вновь перечёркивая позорную полосу своей жизни.
В одном из залов Смитсоновского музея Вашингтона висит под потолком маленький аэроплан «Дух Сент-Луиса», а возле экспоната — стенд с датой «21 мая 1927 года». История запомнила только этот день в начале жизненного пути молодого Линдберга, умалчивая о последующих сорока семи годах его жизни.
У меня хранится целая пачка календарей, которыми я когда то пользовался. Время от времени я открываю календарь за 1991 год и смотрю на все эти записи, казавшиеся тогда такими важными: встречи, из за которых я очень волновался; дела, по-поводу которых мне звонили по четыре раза в день. И я думаю: куда всё это делось? Где это сейчас? Всё исчезло. Единственное, что всегда остаётся с нами, — это работа.
Больше всего я боюсь, что кто-нибудь поймёт, что не должен обращать внимания на эту женщину за кулисами... Что кто-нибудь догадается, что я притворяюсь.
В готическом письме меня всегда удивляла схожесть буквенных форм: буквы очень мало отличались друг от друга, но благодаря им можно было передать все значения, интонации и вариации в языке. Удивительно, что в этой трясине вертикальных линий люди могли видеть осмысленный текст.