Город утопал в зелени. С гор, начинавшихся у его окраины, бежали по арыкам ручейки воды, питая драгоценной влагой ряды тополей вдоль улиц, фруктовые сады и начинавшиеся за городом хлопковые поля. Солнце зашло, и наступило лучшее время суток, когда изнурявшая весь длинный летний день жара сменилась чуть заметной прохладой. Неожиданно люди почувствовали слабый толчок, а в следующее мгновение, ещё не успев сообразить, в чем дело, были сбиты с ног. Затем наступила поразительная и ещё более страшная, чем грохот и толчки, тишина. Земля совершенно не колебалась. И только когда послышались крики пострадавших, люди, находившиеся на улицах, бросились на помощь к полуразрушенным зданиям.
За ночь произошло ещё несколько толчков. Когда взошло солнце, стала видна картина бедствия, постигшего город.
Примерно так разразилось самое ужасное в истории СССР землетрясение. Положение усугубилось тем, что очаг землетрясения был расположен непосредственно под городом, а катастрофа произошла ночью, когда все жители Ашхабада были в помещениях. Особенно сильно пострадали старые глинобитные постройки, сооружённые без применения антисейсмических поясов. Погибло, по разным оценкам (сложность в том, что сведения были засекречены), от 40 до 100 тысяч человек.
Стояла тихая, прозрачная осень, небо было полно необыкновенно ярких звёзд. Жители города неторопливо прогуливались под деревьями. Окна домов были открыты настежь. Ашхабадцы наслаждались вечерней прохладой.
Вдруг страшный удар снизу потряс город. Дома начали качаться. Через мгновение качание домов стало ужасным, устоять на ногах было трудно.
Качание так же быстро кончилось, как и началось. Землетрясение, вернее первый толчок, продолжалось несколько секунд, а, может быть, и меньше. В этот страшный момент всякое чувство времени исчезло. Этих нескольких секунд было достаточно, чтобы уничтожить большой город и убить десятки тысяч людей.
За окном было что-то невероятное, невозможное. Вместо тёмной прозрачной звёздной ночи стояла непроницаемая молочно-белая стена, а за ней ужасные стоны, вопли, крики о помощи. За несколько секунд весь старый глиняный, саманный город был разрушен, и на месте домов в воздух взметнулась страшная белая пелена пыли, скрывая все. Даже антисейсмичные дома недавней постройки растрескались и потом были взорваны.
Хотя чудом спасённых были тысячи, для многих попытка спастись обернулась трагедией.
Обычно тяжёлая плоская глиняная крыша толщиной около полуметра обрушивалась вниз, раздавливая всё, что было в доме. Многие взрослые после первого вертикального толчка успели выскочить из домов, но детей удалось спасти не всем. Ребятишки оставались в кроватках, и число жертв среди них было ужасающим.
После землетрясения город оказался беззащитным. Исчезла милиция. Те, которые стояли на постах, бросились домой спасать семьи. Те, которые спали в домах и казармах, были раздавлены или ранены. От военного городка тоже ничего не осталось, и число жертв было громадно.
Телефоны молчали: телефонная станция не работала. Телеграф разрушен. Железнодорожный вокзал — груда обломков, местами даже рельсы исковерканы. Аэродрома нет, взлётные площадки разбиты трещинами. Все центральные, районные и местные учреждения уничтожены. Большой город, столица республики, оказался полностью изолированным от окружающего мира и полностью дезорганизованным.
Центром организации новой власти стал ЦК партии. Пожилой милиционер притащил из проходной стол и два стула, поставил их посередине площадки в саду, и этот стол явился началом наведения хоть какого-то порядка. В здание, хотя оно было почти цело, боялись не только входить, но даже подходить к нему. Примерно через полчаса прибежал второй секретарь ЦК, в одних трусах, как выскочил из постели. Пришёл другой секретарь, на глазах слёзы. У него раздавило двух сыновей. Скоро начали приходить и прибегать другие работники ЦК. Часа через два на площадке была уже большая группа людей, и с каждым часом она становилась всё больше и больше. Партийный центр оказался действительно жизненным центром всего города.
Один из сотрудников ЦК сидел мрачный, не поднимал глаз от земли. У него погибла вся семья, и он остался один. Терять ему было нечего, смерть его не страшила. Он решил войти в главное здание, принёс необходимые материалы, списки, появились новые столы и стулья, и работа закипела.
К счастью, единственное, что почти не пострадало, — это автомобили, грузовики. Они стояли под открытым небом в лёгких фанерных гаражах и потому остались целы. Они и служили в первое время главным видом связи. На грузовиках выезжали за город, где железнодорожное полотно и телеграфные провода были целы, и при помощи подвесного телефонного аппарата связывались с ближайшим городом. Грузовики связывали все части города, доставляли продовольствие, увозили бесчисленные трупы на братское кладбище за городом. Можно без преувеличения сказать, что они были основой всей жизни разрушенного города. При помощи грузовиков шла вся работа организационного центра, стихийно возникшего вокруг ядра ЦК. Легковые автомобили пострадали больше, да и было их мало.
Постепенно связь с окружающим миром была восстановлена, в Ашхабад по железной дороге, самолётами, машинами двинулись эшелоны с войсками, медицинскими отрядами, продовольствием. Первые из них были в городе уже в середине дня. Поражающая изоляция первых часов была разорвана.
В первые часы было не до самозащиты — все думали о спасении заваленных, лежавших и стонавших под обломками зданий, под крышами и дувалами. Но, как только паника прошла, появились любители лёгкой наживы, которых в Ашхабаде было много, как и во всяком другом большом южном городе.
В ашхабадской тюрьме — большом, длинном двухэтажном здании — сидели две бандитские шайки, только что пойманные. По иронии судьбы у этого здания вывалились только две стены, а охрана частью погибла под развалинами караульной, частью разбежалась по домам.
Бандитам оставалось только выйти из камер по грудам обломков, что они и сделали. Как подобает высококвалифицированным грабителям, они сейчас же бросились за оружием, легко найдя его в развалившемся милицейском участке. В их руки попали даже пулемёт и форма милиционеров. Одевшись в милицейскую форму, они отправились в центральную часть города громить магазины и в первую очередь винный отдел гастронома.
Напившись, бандиты решили вечером в темноте пробраться в развалины Госбанка, чтобы крупно поживиться. К счастью, они опоздали. Развалины уже охранялись солдатами. Это пьяных бандитов не остановило, они бросились в атаку и пустили в ход пулемёт. Жители Ашхабада с ужасом вслушивались в беспорядочную стрельбу, оглушающие пулемётные очереди и дикие крики нападающих. Стрельба длилась около двух часов, но подоспевшие воинские подразделения разогнали бандитов.
Многие из них были убиты, а оставшиеся в живых принялись грабить население, которое к этому времени уже организовало квартальную самозащиту. Вооружились чем могли: револьверами, охотничьими ружьями, ножами и даже саблями. Благодаря бдительной охране начавшийся грабёж был быстро и жестоко пресечён и организована усиленная охрана города. За любой грабёж — расстрел на месте.
Был такой трагический случай. Патруль из нескольких солдат под командой молодого полковника шёл по улице. Во дворе дома они заметили группу подозрительных людей, среди них был человек в форме милиционера, который вёл себя как-то странно. Полковник потребовал от него документы. Тот выхватил револьвер и, в упор выстрелив в офицера, бросился бежать. Однако скрыться не успел — его тут же пристрелили. Молодого полковника было ужасно жаль, но ещё более жалко было видеть его отца, старого заслуженного генерала Е.И. Петрова, командующего Туркестанским военным округом, бывшего в это время в Ашхабаде.
...Все больницы и госпитали оказались разрушенными. Помощь надо было организовывать на открытом месте, под деревьями. Выбрали парадную площадь Карла Маркса, где стояла праздничная трибуна, и широкий бульвар с большими тенистыми деревьями. Местный руководитель Батыров сразу послал несколько грузовиков по всему городу, чтобы предупреждали, что пострадавших надо вести на центральную площадь.
Очень скоро туда потянулись бесконечные вереницы раненых. Одни шли сами, хромая или придерживая сломанные руки, других несли на одеялах, третьих везли на тележках, четвёртых подвозили на грузовиках. Нашли нескольких врачей, привезли их на площадь. Столов не было, но из развалившихся домов притащили двери, положили их на ящики, и работа началась.
В развалившихся аптеках и на складах искали лекарства, инструменты, бинты и всё, что нужно для медиков.
Однако все, что в них находилось, было придавлено массивными глиняными потолками. К счастью, вспомнили об одном большом аптекарском складе в деревянном здании с железной крышей. На складе нашёлся пожилой заведующий. Сохранились кипы ваты, свёртки марли, бинты, бутылки с разными препаратами, пакеты с ножницами, скальпелями и даже — самое ценное — громадная бутыль из толстого стекла с чистым спиртом.
На площади, под деревьями собрались уже сотни пострадавших, которых становилось всё больше и больше.
Громадная широкая и длинная аллея была сплошь заполнена. Нашлись хирурги, сразу же вставшие к хирургическим столам. Им принадлежит честь и инициатива организации первой помощи пострадавшим. Их помощь спасла жизнь сотням людей.
Медикаментов не хватало, так как пострадавших становилось все больше; врачи едва стояли на ногах. Но отдыхать им не давали, да и сами они отказывались. К счастью, водопровод в городе остался неповреждённым, и воды хватало. Подвезли немного хлеба, достали чаю, подкормили и докторов, и пострадавших, которые были поближе к операционным столам.
Время шло быстро и незаметно, а число пострадавших все росло. «Кучки грязной одежды» — мёртвые, не дождавшиеся помощи, — лежали среди живых, но на них никто не обращал внимания. Таких кучек в городе было слишком много. Населению было объявлено: погибших оставлять на краю дорог, будут ездить грузовики и подбирать трупы. Но в первый день никто их не подбирал — забот было слишком много и с живыми. Только на следующий день за город, на кладбище, потянулись вереницы грузовиков, до самого верха наполненные страшным грузом. Они чем-то напоминали наши северные грузовики, вывозившие за город лишний снег.
Вообще, психика людей после землетрясения была своеобразной. То, что в обычных условиях привело бы в ужас и вызвало отчаяние, сейчас не производило никакого впечатления, как на войне во время боя.
Очевидцы описывали такие случаи. Подходит молодой парень, здоровый. Что с ним — непонятно. Оказывается, на голове у него — страшный шрам, и глаз на ниточке висит на щеке. Ему говорят: «Придерживайте глаз рукой и идите к хирургу, туда, где режут». Подходит женщина: сквозь рваную, грязную, замазанную землёй рубашку торчат острые концы кости сломанной руки. Говорят: «Оборвите рукав, вымойте руку и идите туда, где режут».
Подбегает полураздетый мужчина и говорит: «Жена преждевременно рожает». И так все идут и идут, и все это кажется чем-то обычным, нормальным: висящие глаза, торчащие кости, кучки грязной одежды, прикрывающие чьё-то тело.
Потрясение у многих людей было ужасное и переходило в сумасшествие. Видели полураздетую женщину, она шла посреди дороги, прямо на машину, дико смеялась, стонала, рвала на себе волосы. Она сошла с ума — у неё раздавило всех детей. Другой ненормальный никого не замечал, что-то бормотал, плакал. Оказывается, и у него погиб единственный сын. Таких полусумасшедших в городе было довольно много. На них особого внимания не обращали, а дня через два-три они пришли в себя.
Медицинская помощь скоро подоспела. На площадь въехала легковая машина, за ней другая, медицинские фургоны, грузовики. Это была смена, первый отряд из Мары. Число пострадавших их поразило, но медлить они не стали. Поставили походные операционные столы и сразу взялись за дело.
Через час приехала другая партия медиков из другого соседнего города, затем третья. На самолётах прилетели военные хирурги из Ташкента, Баку, Тбилиси. Места под деревьями не хватало, заняли всю громадную парадную площадь. Солнце уже садилось, стало прохладно, а пострадавших все несли и несли со всех концов города. Подъехавшие в Ашхабад военные привезли прожекторы. Их расставили на площади. Операции продолжались непрерывно, до утра.
Утром пострадавших стало меньше, и только грузовики всё ещё доставляли раненых. За трибуной можно было видеть какую-то странную громадную кучу из непонятных сероватых и красноватых предметов. Это были отрезанные руки и ноги, куски мяса, обломки костей — страшный апофеоз землетрясения, напоминающий известную картину Верещагина «Апофеоз войны» — громадную пирамидальную кучу оскаленных, разбитых черепов. Куча за трибуной была не менее ужасна.
По словам хирургов, ничего подобного они никогда не видели. Даже во время самых сильных боев на фронте было легче. Там раненых подвозили постепенно. Здесь на них сразу обрушились «сотни раздавленных, разорванных людей, засыпанных землёй и глиной, с такими страшными ранами, каких на фронте не бывало».
Через день площадь и бульвар были уже пусты. Увезли и страшную кучу. Только куски грязной, окровавленной одежды, валявшейся под деревьями, и тёмные красные пятна на трибуне напоминали о мужественном бое, бое за жизнь людей, за жизнь сотен и тысяч искалеченных ашхабадцев.
Со снабжением водой проблем, к счастью, не возникло. Из кранов текла прозрачная и холодная вода — водопровод был цел.
Вторая важная проблема — снабжение хлебом — также разрешилась благополучно. Склады с мукой все развалились, но мука, к счастью, была в мешках и уцелела. Здание хлебозавода развалилось, но печи остались целыми.
Помогли и воинские подвижные хлебопекарни, и уже в конце первого дня появились грузовики с первым хлебом. Раздавали его бесплатно.
В первый день после землетрясения деньги вообще потеряли всякую цену. На них нечего было купить и никто их не требовал. Всем пользовались бесплатно. Приблизительно так же было и на второй день. К бесплатной выдаче хлеба прибавились ещё бараньи туши. Громадный холодильник у железной дороги почти не пострадал: у него вывалились две стены, стоявшие против направления подземного толчка. Стены же, стоявшие по направлению толчка, сохранились, сохранилась и крыша. Выдача туш была организована военными.
В садах появились самодельные печи, загорелись огни, и везде запахло жареной и варёной бараниной. Это тоже здорово поддерживало уцелевших.
На третий день появились дощатые и фанерные будочки с продавцами и весами. Деньги снова пошли в ход. Торговля восстановилась. Из окрестных селений, пострадавших сравнительно мало, подвезли зелень и фрукты, и базар понемногу заработал.
Жизнь города переместилась в сады, совершенно не пострадавшие. Под открытым небом все спали, тут же ели, читали, и даже начали работать некоторые особо нужные учреждения: сберкассы, почта, телеграф, продуктовые ларьки, керосиновые ямы и первые восстановительные партийные и общественные организации. Появились даже первые милиционеры, правда, очень мало. Охрана все ещё была в руках военных, расположившихся в городских садах и скверах.
Но основной работой все ещё были раскопки. Раскапывали всё и в первую очередь трупы, начавшие разлагаться. Их было так много и запах был так ужасен, что по некоторым улицам и у некоторых зданий невозможно было идти.
Здесь раскапывали в противогазных масках. Откапывали и имущество, отбирали кирпичи для будущего строительства, пытались спасти все, что возможно. Спасали и учреждения. Сотрудники разбирали упавшие крыши и стены, уносили в сторону мусор, стараясь достать бумагу, мебель, аппаратуру. Спасли очень немногое. Все было завалено кирпичом и неизвестно откуда взявшимся мусором. В разрушенной гостинице можно было наблюдать такую картину — часть стен вывалилась наружу, потолок и пол вывалились наружу, образовав огромную кучу мусора. В одном из номеров на железной кровати видны были голые ноги раздавленного потолком человека.
Смерть всё ещё оставалась чем-то нормальным, обыденным, не заслуживающим особого внимания.
Ужасный запах облегчил поиски погибших. На пятый день лёгкий ветерок унёс его последние остатки, и жизнь города начала входить в норму, выдали даже зарплату из спасённых фондов Госбанка. Правда, расходовать её было некуда, но сам факт выдачи денег внушал уверенность и устойчивость.
Везде начали строить будочки, шалаши, сарайчики и солидные сараи, появились раскопанные столы и стулья, железные кровати. Сколько людей было раздавлено на них, хотя сами они уцелели. Уцелели дети, успевшие спрятаться под этими кроватями. Хорошо сохранились рояли, и под ними спаслось несколько человек.
На пятый или шестой день вдруг вечером зажглось электричество. Однако телефон всё ещё бездействовал. Но связь между главными учреждениями военные установили уже на второй день. Ещё раньше военными была возобновлена прямая связь с центром по радиотелефону. Вообще помощь Ашхабаду со стороны Красной Армии была внешне незаметна, но по существу значительна.
Уже на третий день вокзал был очищен от развалин, движение по железной дороге восстановлено. Первые пассажирские поезда везли в город только техников, строителей и людей, которые могли помочь в восстановлении города. Первый поезд из Ашхабада увёз всех жителей гостиницы, ютившихся на земле в скверике напротив здания, всех приезжих и семьи, попавшие в беспомощное положение.
Первый страшный толчок был во втором часу ночи. Второй последовал в 6 часов утра, третий — в 10 часов утра. Далее толчки следовали один за другим, постепенно ослабевая. Они до того напугали людей, что даже смельчаки боялись входить в полуразрушенные и почти целые сооружения. На третий день толчки стали неощутимы, к ним стали привыкать.
Всех волновал вопрос — можно ли ожидать повторного землетрясения. Цикличность землетрясения была хорошо известна, и люди успокаивались, когда узнавали, что подобные разрушительные толчки повторяются через несколько десятков лет и Ашхабаду в ближайшем будущем бояться нечего.
Боязнь зданий понемногу стала проходить, повсюду закипело стихийное и самодеятельное строительство. Люди стали спокойнее. Жизнь стала входить в обычную колею.
Если посмотреть аэрофотоснимки города, сделанные в те дни, картину более полного разрушения невозможно себе представить. Между правильными линиями улиц, среди тёмных пятен зелени везде были страшные однообразные кучи мусора и обломков. Изредка выглядывали сохранившиеся двухэтажные здания. Квартал за кварталом одна и та же картина. Разрушение было полное.
Число человеческих жертв осталось точно не подсчитанным, да и это было невозможным. Но даже приблизительная цифра была ужасающей.
Оглядываясь в прошлое, я обратил внимание, как изысканно выглядят книги XVII века. Одна из причин этого — ограничения: в то время была доступна всего одна гарнитура, не было такого множества шрифтов. Единственное, что можно было сделать, — экспериментировать с размерами, наклоном и так далее. Это автоматически делает шрифт изысканным по сегодняшним стандартам.
У меня в штате было много по настоящему талантливых дизайнеров: я понимала, что хороша настолько, насколько хороши дизайнеры, с которыми я работаю. Поэтому я считаю наём сотрудников важнейшей частью моей работы.
Сколько себя помню, мне всегда нравилось что-то мастерить. Я делала книжки раскраски, бумажных кукол, диорамы, однажды я попробовала создать собственный парфюм, бросив лепестки розы в детское масло... Когда мне было 12 лет, вместе с лучшей подругой мы даже сделали своими руками журнал. Подругу, как и меня, звали Дебби, и мы назвали свой журнал «Дебютантка». Мы очень им гордились.